В воздухе - яки - Николай Пинчук

В. Г. Зверев уже давно расстался с авиацией. Теперь он живет и работает в Минске.

Иду на таран

30 августа 1943 года, видно, до конца жизни останется в моей памяти.

Утром мы вылетели с целью прикрытая наступавших наземных войск. Обошлось без встречи с противником. После посадки, как всегда, стали готовиться к новому вылету. Но команды из штаба юлка пока не поступало. Мы пообедали и всем звеном собрались под крылом самолета. Командир эскадрильи подвел итоги предыдущего полета, разобрал несколько тактических приемов, которые рекомендовалось применять при встрече с врагом, поделился своим боевым опытом.

Вдруг затрещал стоявший неподалеку полевой телефон и дежурный передал: "Четверке - в воздух!" Все быстро разбежались по самолетам, запустили моторы и взлетели. Пролетая над площадкой французов, мы увидели, что и их четверка выруливает на старт. Сибирин с Арсеньевым шли впереди, а я с Лобашовым метров на триста сзади их и немного выше. В таком боевом порядке мы и следовали в район Вывалки, Ельня, который нам был указан со станции наведения.

Набрав высоту в 3000 метров, издалека увидели, как с запада тянется большая груша немецких самолетов. Сибирин подал команду: "Увеличить скорость, приготовиться к атаке!" Не менее 50 бомбардировщиков Ю-87 шли нам навстречу. В этих самолетам не убирались шасси, за что мы прозвали их "лаптежниками".

Командир передал: "Все атакуем первую девятку "юнкерсов". На большой скорости мы врезались в строй врага. С первой атаки 4 "лаптежника" рухнули на землю. Каждый из нас сбил по одному самолету. Строй фашистов смешался.

В это время французы вступили в бой с истребителями прикрытия. Началась невообразимая карусель. Представьте себе в воздухе около 80 самолетов, которые буквально на расстоянии нескольких десятков метров друг от друга снуют то вверх, то вниз, изворачиваются, мечутся в разные стороны, палят один по другому из пушек и пулеметов. Одни стремятся поймать в прицел противника, другие уходят от преследования. В воздухе сплошной гул, орудийная трескотня. С земли все это может показаться хаосом, неразберихой.

После выхода из первой атаки нам с Дмитрием Лобашовым пришлось отбиваться от наседавших "фоккеров" сопровождения. Вырвавшись из адского кольца, мы снова атаковали "юнкерсы". Лобашов поджег еще один. Я же, видимо, рановато открыл огонь, и очередь прошла мимо. При выходе из атаки прямо перед собой увидел фашистский бомбардировщик. Расстояние между нами не превышало 20 метров. Нажал на гашетки, а выстрелов нет. Мгновенно, как-то сама собой пришла мысль: "Таранить! Врага живым упускать нельзя!"

Фашистский летчик, словно разгадав мой замысел, начал маневрировать, поливая меня огнем. Но на немецком бомбардировщике был плохой стрелок. Пулеметные очереди проходили то справа, то слева. Меня охватила ярость хоть руками души гадов. А как их достанешь? Мозг работал четко и ясно. Я довернул машину вправо, увеличил скорость и левой консолью крыла своего Яка ударил по фюзеляжу "юнкерса". Он переломился пополам и в беспорядочном падении пошел к земле. Но и у моего самолета не стало половины левой плоскости. Машина потеряла управление и тоже начала падать. Все попытки вывести ее в горизонтальный полет оказались безуспешными.

Сообразил - надо прыгать с парашютом. Стал открывать фонарь кабины, а он ни с места - очевидно, деформировался при таране. Я оказался как бы заживо погребенным в кабине своего самолета. Что делать? Отстегнул привязные ремни, ногами уперся в педали и обеими руками с откуда-то взявшейся неистовой силой потянул на себя рукоятку открытия фонаря.

Центробежная сила выбросила меня из кабины. Я оказался в воздухе в свободном падении. Через несколько секунд над головой затрепетал спасительный купол парашюта. Раскачиваясь из стороны в сторону, медленно приближался к земле. Сердце билось учащенно. "Спасен, все в порядке", мелькнуло в голове. Но радость была преждевременной. Оказалось, я раскрыл парашют над территорией, занятой немцами. На счастье, ветер стал сносить меня в сторону наших войск. Посмотрев на ноги, увидел, что опускаюсь босиком. Сапоги, которые были больше нужного размера, остались в кабине самолета. Но это не беда. Беду я почувствовал, когда увидел слева огненные трассы и немецкий "фоккер". Гитлеровец решил расстрелять меня в воздухе.

В стороне 2 наших истребителя вели бой с "фокке-вулъфами". Вот один "фоккер" задымил и пошел к земле. Его сбили французские летчики, я их самолеты узнал по трехцветным носам. Тем временем немец, стрелявший в меня, делал маневр для повторной атаки. Покончив еще с одним фашистом, французы устремились за моим охотником и не дали ему произвести новую атаку. Когда они пролетали мимо, я успел заметить на фюзеляже одного самолета цифру 11. Это был "ястребок" младшего лейтенанта Альбера Дюрана. От радости я закричал, не думая, что он не может меня услышать:

- Мерси, шер ами! Спасибо, дорогой друг!

Дюран сделал пару кругов надо мной, а затем развернулся в сторону своего аэродрома. Конечно, у него было на исходе горючее.

Когда до земли оставалось менее сотни метров, я вдруг почувствовал сильный ожог в правой стороне груди. Приземлился в кустах боярышника. И тут же лейтенант-пехотинец с автоматом на изготовку закричал:

- А ну, фашист босоногий, топай ко мне! Пошатываясь, я подошел и успел только сказать:

- Не фашист я, а свой, летчик-истребитель...

В глазах у меня потемнело, изо рта пошла кровь. Я упал. Но слышал, как подбежавшие солдаты и офицеры рассказывали о воздушной схватке и моем таране. Они все видели с земли. Даже подсчитали, что мы сбили 9 немецких самолетов.

Начальник артиллерии 22-й гвардейской стрелковой дивизии, если мне память не изменяет, полковник Сухин (он был без левой руки по локоть) написал подтверждение о таране и вручил его мне. Пришла медсестра, сделала перевязку. Оказалось, пуля вошла в двух сантиметрах от позвоночника, пробила легкое и вышла под мышкой правой руки.

Пока ждали машину, бойцы не переставали говорить об увиденном ими воздушном бое. Они лестно отзывались о наших летчиках. Очень приятно было это слышать. Я лежал на траве, смотрел в лазурное небо и повторял про себя: "Жив, живой..." Только теперь, на земле, ощутил противную дрожь в коленках и подступившую к горлу тошноту. Если закрывал глаза, то казалось, что вновь нахожусь в кабине падающего самолета. Сердце холодело, я вздрагивал и открывал глаза. Когда вес уже было позади, меня вдруг охватил страх: "А если бы не открылся фонарь кабины?.."

На фронте мне порою приходилось слышать, что вот, мол, такой-то летчик никогда не знает страха. Это пустая бравада. Уверен, что чувство страха в какой-то степени есть у каждого. Другое дело, что у людей с сильной волей в момент опасности страх растворяется. Тогда человек идет на вполне осознанный риск. Его рассудок ничто по занимает, кроме желания сделать задуманное во что бы то ни стало, выполнить до конца свой священный долг перед Родиной. Это подтверждается бесчисленными подвигами советских воинов в годы минувшей войны.